0
Я, конечно, очень извиняюсь, но в жизни всякое бывает. В том числе и то, о чем даже при барышнях неловко говорить.
Товарищ мой уже два дня пьет с горя. Как не пить! Я бы на его месте вовсе удавился.
А дело было так. Пошел Никита, а его зовут Никитой, с девушкой в театр. А кто Никиту знает, уже отсюда б страшно удивился. Поскольку девушек Никита в театр сроду не водил. Обычно – в бар, где подают его любимую «отвертку»: водку с апельсиновым соком, после чего уже – к себе домой, без всяких, стало быть, излишеств.
И если на такое вот решился – значит, неспроста. Значит, Никита втюрился – до небывалой для него измены своим правилам. Что тоже, как показывает жизнь, бывает… Рехнуться можно – повел девушку в театр!
И вот он отсидел там за святое дело первый акт, второй; буфеты посетили, где он даже пить не стал, съел только бутерброд-другой – такое вдруг с ним перевоплощение. Но доходит дело до развязки в третьем акте, и где-то посреди него в самом Никите происходит неожиданная кульминация. То есть прямо внутри него. Ну, как бы это помягче сказать: то ли бутербродов он облопался в антракте, то ли еще раньше лишку съел. Ну, в общем очень хочется ему, еще раз бесконечно извиняюсь, пукнуть. С кем не бывает? Только с ним это случилось в очень уж неподходящем месте. А так как, повторяю, он в эти театры не большой ходок, то и как там быть в подобном случае, не знает.
Сперва он хотел по честному сказать околдовавшей его девушке «пардон» и удалиться куда надо сделать свой пердон. Но поглядел по ряду в одну сторону, в другую – все так захвачены сценической игрой к развязке, что поднимать их, чтобы выбраться из зала, показалось ему неудобно. Скажут еще: ну и невежа, мало ему антракта было! Не станешь же всем объяснять, какого рода в нем оказия. То есть без девушки он это б и со сцены не постеснялся объявить, за ним не заржавеет. Ну а при ней стал, говорю же, сам не свой. Куда только эта его обычная раскованность девалась!
Ну, он тогда и думает: стерплю, авось само пройдет. Но само, как назло, не проходит. Наоборот, это его интимное желание все крепнет, превращаясь в самую мучительную страсть. Он чувствует, как напрягаются черты его лица, и всячески старается изображать, что это в силу предвкушения именно сценической, а не какой другой развязки. То есть уже в некоторой мере лжет.
Но, слава Богу, все спектакли на земле рано или поздно кончаются, и потому разорваться прямо в зале ему не пришлось. Вот все уже на сцене наконец-то развязалось, публика хлопает в ладоши, а с ней и обнадеженный Никита – уже слегка суча от нетерпения ногами. Пять раз, говорит, артистов на поклоны вызывали. А он и так-то недолюбливал этот театр – тут вообще возненавидел насмерть. И сам зарекся навсегда в него ходить – и детям, думает, если от девушки родятся, туда дорогу закажу.
Однако и овации закончились, выходит он со спутницей в фойе, ища исподтишка нужное место. Да разве у нас что-то в случае нужды найдешь?
А его спутница в искреннем восторге от спектакля тем временем одушевленно верещит: «Ну как тебе? А декорации? А постановка? А ты бы мог вот так, как Сирано, страдать душевно – и молчать?» Конечно, в другой раз Никита уж сказал бы все об этом Сирано – ну а тут как язык прилип. И даже перебить ее высокие полеты чувства отступлением до низменного естества – никак не может. И только еле отвечает: «Да! Ты и не представляешь, как мне это близко!» И при таких словах она порывисто берет его под руку – и уже не отпускает до самой выдачи на вешалке пальто.
А живет она тоже где-то в центре, в двух остановках от театра. И после Мельпомены предлагает проводить ее домой пешком. И Никите опять деваться некуда, только одна надежда: по дороге отвильнуть в какой-нибудь ларек за шоколадкой или чем-нибудь еще. Но девушка на улице опять берет его под руку, и ее чувства, возбужденные спектаклем, уже концентрируются вокруг страдающего мужественно, как молчаливый рыцарь Сирано, Никиты. О чем бы ему только и мечтать – да тут такая глупость!
И уж она не хочет никакую шоколадку – все только осаждая его столь желанными б опять же, если б не его беда, вопросами: «А о чем ты сейчас думаешь? А почему у тебя такой мрачный вид? А что бы ты хотел, скажи?»
Что б он хотел – сказать-то и нельзя! Но этот хмурый вид вообще действует на девушек неотразимо – а тут еще такой спектакль о благородном молчуне! И перед ее домом, дотопать до которого Никите стоило полжизни, она не хочет нипочем расстаться с ним, не изгладив его, понятой ей на свой лад печали. И как ни жутко его реактивное желание, он опять не в состоянии дать деру от уже готовой кинуться в его объятия любви. И заключить ее в них, в диком страхе осрамиться, тоже невозможно!
И тут в его уже мутящемся от напряжения мозгу родится один шанс спасения. И он ей говорит: «А у тебя дома нет попить чего-то? Что-то пересохло страшно в горле; может, вынесешь?»
Но девушка, воспламененная его загадочной угрюмостью, ему: «Так зайдем ко мне, напою тебя чаем». – «Нет же, нет! – возражает темпераментно Никита. – Поздно, родители, неловко!» – «А никого дома нет, – не уступает та, – видишь, вон окна не горят. Родители на даче, а сестра, значит, гуляет со своим Витькой где-то».
И уже чующему свою смерть Никите ничего не остается, как следовать за своей дамой сердца к ней домой. Он уж и думать ни о чем не может, весь зеленый от одного гераклова усилия не врезать петуха.
И вот они раздеваются в прихожей, идут в кухню – но и уборной, что у нас традиционно примыкает к кухне, слышимость туда-сюда отличная, воспользоваться он не может. Она же ставит чайник на плиту и предлагает сесть Никите. А стул в кухне – всего один. «А, – говорит она, – это родители свезли на дачу стулья, хотят сюда взять новые. Сейчас я принесу из комнаты». Но Никита, учуяв тут свою последнюю надежду, орет, как будто речь идет о ходке в тыл врага: «Ни за что! Я сам!» И, чуть ее не оттолкнув, мчит из последних сил за этим стулом в комнату подальше.
Заскакивает в нее, плотно затворяет за собой дверь – и с диким пением какого-то куплета, чтобы заглушить возможный звук, и производит его, прямо как из пушки. После чего летит к окну, опрокидывая что-то и рассыпая чьи-то вещи по пути, окно отпахивает, срывает с себя пиджак и начинает лихорадочно махать им, дабы устранить следы того. Затем летит обратно к двери, зажигает свет, чтобы взять стул, оборачивается – и вот что в этом жутком свете видит.
На кровати, застыв от изумления, лежат в раздетом виде двое – сестра со своим Витькой, как потом уже доходит до него. И все трое, как в коронной театральной сцене, несколько мгновений онемело смотрят друг на дружку. После чего Никита сломя голову кидается в прихожую, хватает там, как уже по дедушке Крылову, в охапку кушак и шапку – и в страшном ужасе от нестерпимого провала рвет оттуда когти навсегда.
Вот с чего уже два дня и пьет. Называется, сходил с любимой девушкой в театр! Эта его любовь теперь уже, конечно, вдребезги – и осколков не собрать!
------------------------------------------------------------
Давно читал этого автора, а тут наткнулся на его сайт. Классно мужик пишет, причёт не только про смешное, но и про страшное...
Сообщение отредактировал iKest: 22 апреля 2007 - 22:11
